Иерусалим, преддверие Рош hа-Шана.

На светофоре зажегся некоему очень брутального вида юноше красный свет.
Был юноша красочен, обильно украшен золотом, на виске у него было выбрито что-то очень затейливое, в зубах торчала зубочистка. Такой арс, какими они были лет 20 назад.

Юноша посмотрел искоса на светофор, хмыкнул и очень величественным, щедрым, восточным жестом, сопровождаемым полусклонением головы, разрешил мне проехать перед ним. Ну, раз уж мне зеленый свет, а ему красный.
Я проезжал мимо него и не выдержал, заржал. Очень мне импонирует такое чувство собственной важности, когда оно идет в сочетании с пониманием, что надо великодушным быть к людям и разрешать им проехать, хотя хочется ведь самому.
Короче, это все длилось секунд 5-7, все это дублирование жестом светофора и мой смех.

На следующем светофоре юноша догнал меня, поравнялся и опустил стекло, приглашая к разговору.
Я снова засмеялся, потому что его движения были плавными и мощными, так должен был бы двигаться индийский слонобожок Ганеша, если бы он был в настроении показать свою важность и если бы он был.
Юноша посмотрел на меня внимательно и немного неодобрительно.

Потом он не выдержал и тоже расхохотался.
"Хорошего и благословенного года тебе и всем нашим, братка!", сказал он мне.
"Да, тебе тоже, друг мой! И всем нашим, что бы это ни значило!", сказал я и мы с величественным юношей разъехались.

"Кто это был, папа?", спросил меня с заднего сидения тоже величественный юноша Нафанаил.
"Это был Ганеша, Нафаня.", сказал как обычно запутывающий сына отец.
"А откуда он тебя знает и почему пожелал тебе хорошего года?", не удовлетворился ответом отрок.
"Он тоже еврей, Нафаня. Ему не надо меня знать, чтобы желать мне хорошего года", сказал ему я, педагогизируя процесс.
А потом подумал, что вот, а ведь да.

Хорошего и благословенного года всем нашим.